«В этот сезон в Сочи…»
К 135-летию со дня рождения А.Макаренко
9 сентября 1931 года А.Макаренко писал жене из Одессы: «Я по-настоящему тоскую и похож на доберман-пинчера, которого бросил хозяин. Нам в Сочи подарили доберман-пинчера, хозяин привязал его к нашей палатке и ушел. Собака сначала рвалась за ним, потом улеглась на мешке и плакала на весь лагерь до позднего вечера, а на другой день она не ела и не пила, а молча простояла у входа в палатку целый день, не отрываясь, глядя в ту сторону, куда ушел хозяин. Никто лучше меня не понимал доберман-пинчера, и я очень ему сочувствовал».
Отчего вдруг возникает столь безнадежная, тягостная нота, диссонирующая с общей тональностью всего, что написано А.Макаренко о летнем походе 1931 года? Очерк «ФД-1» (1932), посвященный пребыванию в Сочи, весь пронизан ощущением полноты и гармонии бытия:
«Жить в лагере с коммунарами – мало сказать, наслаждение. В коммунарском лагере есть какая-то своя особенная прелесть, не похожая ни на какую другую. <…> Молодой радостный коллектив живет так, как не умеют жить взрослые. Наша жизнь лишена всякого трения и взаимного царапания, мы здесь действительно сливаемся с природой, с морем, с пальмами, с жарким солнцем, но сливаемся легко и просто, без литературных судорог и интеллигентского анализа».
Может быть, всё же было нечто, скрытое от поверхностного взгляда, что тревожило и лишало покоя? Восстановим все события августа 1931 года.
Ранним утром 31 июля, благополучно высадившись на берег с теплохода «Армения», коммунары «нагрузили машины и сами тронулись с развернутым знаменем. Оркестр гремел марш за маршем, почти не отдыхая. В Сочи переполох, духовая музыка, да еще какая: с фанфарами, тромбонами, и целой шеренгой корнетистов». У маяка «свернули в раскрытые ворота в легкой изгороди и вошли на широкую площадку, заросшую травой, обставленную лимонными деревьями и пальмами. Справа церковь, слева за оврагом школа, а прямо синеет над линией берега море. К берегу тянется в две линии лагерь. Деревянные клетки уже готовы, на них наброшены палатки. Их остается только натянуть и укрепить» (Очерк «ФД-1»). Вечером старшие ребята провели по всему лагерю электрическое освещение: шнур и лампочки они привезли с собой. И начался почти беззаботный месяц, переполненный ощущением совершенной безупречности бытия.
Сигнал «вставать» трубачи играли в семь часов утра. После утренней зарядки коммунары галопом летели в море: «Быть в воде для них такое же естественное состояние, как для утки. Они могут сидеть в море целый день, укладываться спать на самых далеких волнах, разговаривать, спорить, играть, смеяться, петь и не умеют, кажется, только тонуть» (Очерк «ФД-1»).
Жаль, но утром особо не поплаваешь: в половине восьмого с высокого берега раздается сигнал трубача – «в столовую». Располагался открытый павильон столовой в городском приморском парке, прямо с пляжа идти туда было гораздо ближе. «Сигнал, который играли на берегу, – сигнал предупредительный, коммунары располагаются на скамейках и откосах парка. Между ребятами считается дурным тоном заглядывать в столовую и стоять у входа в нее. В столовой вертится только дежурный командир со своим трубачом. Когда накрыты столы и все готово, трубач играет, и по этому сигналу собираются в столовую коммунары. Вторая смена будет приглашена приблизительно через полчаса, поэтому взводы второй смены могут дольше купаться» (Очерк «ФД-1»).
В первый же день мальчишек «неприятно поразила плоская доска, поставленная на якоре для обозначения границы купальной зоны». Ребята решили не обращать внимания на буек, но за порядком зорко следил уполномоченный идеи спасения на водах и возвращал дзержинцев к берегу. Коммунары решили переставить знак подальше. Но выдернуть якорь оказалось непросто: «Провозившись несколько часов над этим пустяшным препятствием, кончили тем, что привязали к нему камень и утопили его. На душе стало легче, но на деле проиграли. Спасательная станция обозлилась за уничтожение знака и почти все свои лодки поставила против» лагеря.
Коммунары решили не сдаваться. Когда раздраженный спасатель, догнав нарушителя, приказывал: «Полезай в лодку!», пацаны охотно взбирались на спасательное судно. «Дед выгребает к берегу и начинает злиться:
– Что, я нанялся возить вас? На весла, греби!
Коммунар, улыбаясь, садится на весла. Через пять минут его сосед шепчет:
– Петька, дай я погребу.
Но лодочник не может перенести такой профанации идеи спасения на водах и орет:
– Кататься вам здесь? Прыгай все в море!... Коммунары, улыбаясь, прыгают и плывут к горизонту» (Очерк «ФД-1»).
В конце концов, конфликт разрешился к обоюдному удовольствию: спасательная станция предоставила коммунарам лодки и право заниматься спасанием утопающих и просили только об одном: посторонних не пускайте в море. Посторонние – это все остальные люди, кроме дедов и коммунаров.
Появилось и ещё одно развлечение. По соседству, в доме отдыха Совнаркома [здание виллы «Вера»], на зависть коммунарам, обитали два медведя. «Заведующий весьма дружелюбно выслушивал настойчивые домогательства коммунаров», но непреклонно отвечал: «Осенью приезжайте».
Всё же в палаточном лагере появился «полугодовалый медвежонок очень симпатичного нрава и забавной наружности. Достался он коммунарам случайно. Стоял в Сочи какой-то приезжий пионерский отряд, и у них жил медвежонок, которого, по данным <…> разведки, они купили у охотников из Красной Поляны за пятьдесят рублей. Пионеры гордо отвергли <…> предложения продать <…> медведя за семьдесят рублей». Но в «момент их отъезда Мишка вырвался и удрал» (Очерк «ФД-1»).
Два дня коммунары охотились за беглецом, пытаясь снять его с высокой сосны в городском парке. В конце концов, предприняли обходной маневр: пока десяток пацанов, облепив ствол, покрикивали на медвежонка снизу, коммунар Боярчук по стволу соседнего дерева перебрался на верхушку осаждаемого дерева. «Удара с тыла Мишка не ожидал» и начал стремительно спускаться вниз. «Заградительный заслон» сломя голову попрыгал на землю, «чтобы не принять Мишку себе на голову. Окружающая место охоты толпа хохотала во все горло, поднимая с земли ушибленных и исцарапанных охотников. Мишка <…> пытался прорваться сквозь строй, но на шее у него ошейник, а с ошейника болтается цепочка, за эту цепочку Мишку и ухватили. Он спорить не стал и покорно побрел в коммуну.
Мишку поселили на краю лагеря <…> он был еще молод и весел, пищи у него было достаточно, душевный покой обеспечивался советом командиров, а, кроме того, ему была предоставлена автомобильная шина для физкультурных упражнений. Тем не менее, совнаркомовские медведи не перестали быть предметом коммунарских мечтаний. Все решили, что осенью за медведями нужно прислать, и тогда в коммуне будет три медведя» (Очерк «ФД-1»).
Небольшое недоразумение возникло с батюшкой и прихожанами Собора Михаила Архангела. Коммунары, слышавшие о вере и молитве только на антирелигиозных диспутах, ходили в храм как на экскурсию, разглядывали верующих как нечто неодушевленное, забирались в алтарь как на заброшенный чердак собственного дома. При всей нетерпимости А.Макаренко к «религиозному дурману», он попросил ребят не смущать своим любопытством паству соседнего храма. Весь эпизод с церковью из очерка «ФД-1» будет использован А.С.Макаренко в «Педагогической поэме» (ч. III, гл. 11 «Первый сноп») с незначительными изменениями.
Во второй половине августа коммунарам-дзержинцам наскучило море и они «заболели горами». Они собирались по пять-шесть человек, брали с собой хлеб и консервы, «на плечи навешивали спортивные винтовки для защиты от бандитов и медведей, и уходили на несколько дней. Возвращались уставшие и оживленные, рассказывали о чудесных происшествиях, страшных обвалах, ночевках в горах, о медвежьих следах и о заброшенных черкесских садах. Одна из групп привела с собой беспризорного Кольку Шаровского. Колька в горах свой человек, знает тропинки и селения, но готов» был «променять вольную жизнь казака на коммунарский строй».
В «Педагогической поэме» А.Макаренко объяснит феномен этой «завороженности» новичков жизнью коммуны: «колония сильно забирала и раззадоривала новеньких красивым внешним укладом, четкостью и простотой быта, довольно занятным списком разных традиций и обычаев» (Очерк «ФД-1»).
Один из таких обычаев «самообразовался» и в курортном Сочи в августе 1931 года: «В этот сезон в Сочи сделалось просто неприличным не побывать в коммуне» им Ф.Э.Дзержинского.
«Принимали гостей и в одиночку и партиями, знакомились с отдельными людьми и заводили дружбу с целыми домами отдыха и санаториями. Иногда лагерь наполнялся до отказа», и «было довольно трудно придумать, чем гостей занять. Усаживали оркестр и играли кое-что, устраивали состязания в волейбол и в городки. Гости постепенно оживлялись, заражались ребячьим прыганьем и смехом. Перед уходом они строились в колонну и кричали хором:
– При-хо-ди-те к нам се-год-ня!..
Коммунары и сами выстраивались в сторонке и тоже хором отвечали:
– А что у вас бу-дет на у-жин? – Гости хохочут и любезно выдумывают:
– Жа-ре-ный по-ро-се-нок...
– Хо-ро-шо, при-дем о-бя-за-тель-но, – отвечают коммунары».
«Чаще было иначе. Приходили в лагерь представители какого-нибудь санатория и приглашали коммунаров на вечер. В такой день перед вечером не играл трубач «в столовую», а играл «общий сбор». Коммунары прибегали с берега и в три минуты решали: идти. Потом бросались к палаткам, и через десять минут они уже в парадных костюмах строятся на улице. Выносили знамя, подтягивались, равнялись, наводили полный строевой лоск и шли маршем по улицам, вдребезги разбивая мертвые часы, ужины и развлечения санаторных жителей радостными разрядами оркестра» (Очерк «ФД-1»).
Всеобщее восхищение парадным маршем коммунаров – не писательская гипербола. Знаменитый режиссер В.Пудовкин, увидев на улицах Одессы колонистов, «влюбился в белые костюмы». Его околдовало, заворожило «невиданное сочетание зрительной красоты и хорошего оркестра» (из письма к жене от 7 сентября 1931г.).
Белые костюмы и звуки победного марша были визитной карточкой коммунаров, «маркой» их образа жизни, притягательного и заманчивого. Внешнее было залогом внутреннего лада, гармонии осмысленной жизни. «Целая колонна друзей» провожала коммунаров в Сочи, когда пришла пора расставаться: гости из всех санаториев и домов отдыха, сочинские комсомольцы, старые большевики во главе с Шелгуновым. После ужина в столовой городского парка «раздвинули столы и пустились в пляс. Нашлись танцоры из гостей и даже из глазеющей публики». Под занавес «оркестр грянул гопака. Из <…> круга выскочил Петька Романов и по кавказскому обычаю начал вытанцовывать перед Шелгуновым. Ничего не оставалось делать старику, передал он кому-то свою палочку и вспомнил молодость, пристукнул каблуками и пошел в присядку. А Петька после этого уже в настоящем восторге завертелся перед ним, как бесенок <…> После небольшого митинга на пристани провожающие разошлись». Коммунары «в походном порядке: знамя в чехле, на боках баклажки, в строю санитары» двинулись к пристани» (Очерк «ФД-1»).
Они ещё вернуться сюда через два года: с 11 июля по 13 августа 1933г. в Сочи вновь будет победно звучать над морем сигнал горниста. В штабной палатке у А.Макаренко пишущая машинка будет отбивать ритм новой прозы – «Педагогической поэмы». В этой книге соединится всё пережитое: «бесславное начало колонии имени Горького», «отчаяние и бессильное напряжение» первых месяцев, мучительный поиск истины, краткая радость победы и горечь отстранения от любимого детища (летом 1928 года Наркомпрос заклеймил систему воспитания А.Макаренко как чуждую советскому образу жизни).
Финал «Педагогической поэмы» оптимистичен: 50 воспитанников А.Макаренко стали «закваской» нового коллектива – коммуны им. Ф.Э.Дзержинского. Жизнь, полная красок и возможностей, опровергала книжные формулы чиновников от педагогики, окрестивших А.Макаренко «дутой фигурой».
Но помните отчаянное письмо 1931 года из Одессы? В тех строчках – предчувствие краха дела всей жизни. К осени 1931 года стало очевидно: жизнью коммуны им. Ф.Э.Дзержинского управляют начальники в петлицах, А.Макаренко не властен над жизнью «гордого коллектива», кодексом которого были свобода выбора, достоинство и честь. Коммуна превращалась в придаток завода ФЭД, коммунары – в рабочую силу, придаток машин и станков.
В Сочи на нарах штабной палатки А.Макаренко в портфеле рядом с неоконченной рукописью «Педагогической поэмы» лежал приказ № 66 по коммуне им. Ф.Э.Дзержинского от 28 июня 1933 года «О летнем походе коммунаров»: «В результате полугодичной работы коммунары-дзержинцы под испытанным партийно-чекистским руководством на основе шести исторических условий товарища Сталина выполнили 67% годового плана <…>
Посещение ряда городов Союза должно проходить в обстановке сближения с чекистскими коллективами <…> Обязать т. Макаренко регулярной телеграфной информацией из установленных 13 пунктов, каждые пять дней <…> и десятидневными письмами».
Этот документ (свидетельство несвободы, поднадзорности педагога А.Макаренко) декларирует распорядок жизни, не имеющей ничего общего с «педагогической поэмой» его судьбы.
Матвиенко О.И., канд. филол. наук,
зав. научно-экспозиционным
отделом Музея Н. Островского
- Автор: Матвиенко Ольга Ивановна